С конца 1950-х по 1990-е годы в модной индустрии доминировал один визуальный архетип: высокая, очень стройная, европеоидная девушка с симметричными чертами лица. Такие супермодели как Твигги, Синди Кроуфорд, Кейт Мосс стали иконами своего времени, и их внешность воспринималась как абсолютный ориентир.
В это время стандарты казались неоспоримыми. Подиум был закрыт для всех, кто не соответствовал строго очерченным параметрам. Агентства и бренды искали “идеальные формы” и отбирали девушек по росту, размеру бедер, плеч, длине шеи и даже структуре ногтей. Такая строгость обеспечивала предсказуемость для дизайнеров, ведь коллекции шились под один размер, а кампании требовали визуальной “чистоты” и единообразия. Это был мир стандартизированной красоты, который не допускал отклонений.
С наступлением нового тысячелетия стало понятно, что общество меняется, и индустрии придется отреагировать. Появились первые разговоры об анорексии, психологическом давлении, которое испытывают девушки, и о том, насколько “нереалистичным” стал образ красоты в масс-медиа. Некоторые бренды начали экспериментировать с типажами. Постепенно в кампании начали попадать модели с “характерными” лицами.
Настоящая трансформация началась с развитием интернета и особенно социальных сетей, которые радикально изменили ландшафт визуального контента: теперь модели не зависели только от модельных агентств и брендов, чтобы быть замеченными. Появились self-made звезды, которые построили карьеру, минуя традиционные каналы — просто благодаря своей индивидуальности, харизме и уверенности. Это дало импульс к переосмыслению: модель — это не просто идеальное лицо, а личность, способная вызывать эмоции.
Модельный бизнес стал понимать: зрителям и потребителям важны реальные образы, с которыми они могут ассоциировать себя. И в этом смысле, “нестандартная” внешность перестала быть минусом — наоборот, она стала отличительной чертой.